Путешествия во время пандемии - Владимир Александрович Дараган

class="p1">Алекс у тяги, в одной руке длинная пипетка, в другой — колба с темной жидкостью. Тяга из пятидесятых годов, деревянная, белый кафель на дне, краны с водой и сжатым воздухом. На полке колбы, банки с порошками. В алюминиевой кастрюльке что-то греется, в ней термометр, укрепленный на штативе. Алекс в белом халате, сосредоточен, на меня не обратил внимания.

— Да здравствует волшебница химия и ее король!

— И тебе процветать! Чай будешь?

В лаборатории чай — это святое. Его пьют пять раз в день. Заваривают в специальной колбе, рецепты у всех свои. Чем крепче, тем полезнее для науки.

— Ты, похоже, один в корпусе работаешь?

— Понятия не имею. Я никуда не хожу.

— Помощники есть?

— Аспирант. Я ему доплачиваю.

— Из своих?

— Из каких же еще. Я из Америки что-то привез.

— А что в Америке было не так?

— На фирме науки почти не было. Была гонка за патентами и хорошая зарплата. А у меня есть мечта. Как у Мартина Лютера Кинга. У тебя есть мечта?

— Есть, но здесь, среди колб и пробирок я ее озвучивать не буду.

— А мою мечту можно везде озвучивать. Пойдем пообедаем, раз уж я работать не смогу. Тут грузинский ресторан рядом. Неплохой.

В ресторане кроме нас сидели двое мужчин и громко обсуждали поставки и предоплату. Мы сели за столик у окна, чтобы смотреть на прохожих. Прохожих не было, мы стали смотреть по сторонам. На деревянных стенах грузинская чеканка, темные бутылки, сухие ветки.

— Харчо, шашлык, пиво… И много хлеба.

Официантка кивнула, черкнула в блокноте, ушла.

— И что за мечта?

— Новый катализатор. Тебе это интересно?

— Да.

Рассказывает о катализаторе. Глаза заблестели, пальцы чертят в воздухе формулы и перспективы. Перспективы заманчивые — революция в производстве удобрений и не только. Закроются многие шахты на Кольском.

— С тебя нужно пылинки сдувать и бесплатно кормить четыре раза в день.

— С этим я и сам справлюсь. Хотелось бы, чтобы Еbay быстрее работал. Когда я на фирме работал, то вечером закажешь реактив, утром он уже на столе.

— Покупаешь реактивы на свои деньги?

— Ну да, так проще и быстрее. Если через отдел снабжения, то они отсылают заявку, где-то наверху ждут, пока накопится много подобных, чтобы купить большую партию — так дешевле. А мне нужно всего десять миллиграммов. Я не могу ждать месяц.

— А приборы?

— Что-то покупаю на свои, что-то ремонтирую, иногда использую чужие — за это включаю хозяев в соавторы статей. Так всегда было, ты же помнишь.

— Слышал, ты докторскую защитил.

— Было дело. Но это никому не надо. Правильно говорят, что звания, медали, грамоты — это похоронные принадлежности.

— Завтра суббота, поедем в Новую Третьяковку? Там выставка интересная.

— Я хотел бы поработать. Новые идеи появились.

— А в воскресенье?

— Тоже. Ты уж прости. Жизнь коротка, здоровье так себе, планов много. Хочу успеть.

— Я написал книгу о нашей жизни в институте…

— Я не буду ее читать. Это интересно, но у меня нет времени. Подари моей жене, она прочитает, за ужином мне перескажет.

— А как жена реагирует на твою работу?

— Нормально реагирует. Вот только летом приходит на дачу ее отвозить.

— Ты сейчас на машине?

— Зачем? В метро я могу думать, читать статьи.

Звонок. Алекс достает старый кнопочный телефон. Отвечает, что скоро будет.

— Ну и телефон у тебя.

— Мне хватает. Заряд держит, звук хороший. А в наворотах смартфонов я разбираться не хочу.

— Странно. Ты на переднем крае, почти человек будущего…

— Нет, я из двадцатого века и там останусь. Мне в двадцатом веке нравится, жаль, что почти все оттуда ушли. Видел пустые коридоры? Те, кто там ходили, ушли в двадцать первый век.

На улице жмем друг другу руки.

— Значит побежал дальше, вприпрыжку за новым веком?

— Да, вприпрыжку, если машина сломается.

— Ну, удачи тебе. Передавай привет попутчикам.

— Ты даже не спросил, как я.

— Вижу, что в шоколаде. И телефон, наверное, самый последний. Яблоко, небось? Ты там во всем разобрался?

— Во всем.

— Значит, нет у тебя правильной мечты, если голову занимает такая ерунда. Ладно, не обижайся. Это любя, ты же меня знаешь.

— Знаю.

Я пошел к метро. Вдогонку за двадцать первым веком. Весь в шоколаде и с новым телефоном в кармане.

— Это какой-то экстремальный случай. В двадцатом веке не только так работали, но успевали и книги читать, и на выставки.

— Не успевали, если так работали.

— Ладно, что-то понятно стало. А что насчет тех, кто из будущего?

— Вот тут я не знаю. Спор ведется, кто победит — технократы или гуманитарии?

— Технократы — это понятно. А при чем тут гуманитарии? Физики в свое время победили лириков. Так и сейчас будет.

— Не факт. Слишком много техники, слишком много информации. Наши мозги не изменились за последние тысячи лет, мы просто физически не готовы к такой жизни. Скачем по верхам, нет времени остановиться, сосредоточиться, подумать. Знания на уровне Википедии, литература на уровне краткого содержания и цитат.

— И что гуманитарии, спасут?

— Должен же кто-то сказать, что мы идем слишком быстро, что надо притормозить и насладиться жизнью, а не новыми гаджетами. У меня такое чувство, что нам не обойтись без новых писателей и поэтов — одних их последних романтиков нашего века. Их работа не приносит денег, мысли ничем не стеснены, можно перенестись в любое время, куда заведет фантазия. Они бродят среди нас, немного сумасшедшие, живущие в параллельных мирах. Даже когда они сидят за компьютерами, перед их глазами чистый лист бумаги, чернильница и перо, выводящее «однажды весною, в час небывало жаркого заката…»

— Красивые слова, но кого это сейчас волнует, кроме самих писателей? Только не говори, что сейчас все писатели. Пишут — да. Но не читают других. Так что красивые слова повиснут в воздухе, ничего не изменят.

— Это же неправильно, ты сам понимаешь. Что-то должно произойти, чтобы слова приобрели силу. Иначе, читать будут роботы, а мы будем смотреть сериалы о красивой жизни, которая может никогда не наступит. Гуманитариям предстоит помочь нам выжить в окружающей круговерти, расставить маяки и соорудить площадки для отдыха, где можно остановиться и холодным взглядом окинуть предстоящий путь.

Путь

Наверное, все знают, что счастье не в достижении цели, а в пути к этой цели. Цель — как вершина, которую надо покорить. На вершине холодно и одиноко. Сморишь вниз — там зеленые долины, красивые женщины, молодое вино. А тут ветер и ты. И больше никого. Даже порадоваться не с кем. И ты идешь вниз, другого пути нет. Путь вниз неинтересный и самый опасный. Ты уже устал, торопишься, плохо видно, куда ступаешь. У альпинистов большинство происшествий случается при спусках. Но мы сейчас не о покорении высот в горах и в быту. Мы о путях, которые нас выбирают.

Путь начинается с вокзала. Или с загрузки багажника машины. Но романтичнее с вокзала. На нем и заканчивается. Люблю куда-то приезжать, прилетать, приплывать. Неважно куда. Идешь в толпе пассажиров, все довольны, улыбаются. И чувствуешь, что прибыл в правильное место. Ведь не могут столько людей ошибаться и быть счастливыми от того, что попали именно сюда.

Японский танка-поэт Ёсии Исаму жил в прошлом веке. Одно из лучших у него:

В унылую пору,

В осенний пасмурный день

Один отправляюсь

На железнодорожный вокзал —

Посмотреть, побродить в толпе…

Понимаю его. Люблю приезжать на вокзал задолго до отхода поезда. Выпьешь пива, съешь гамбургер с горчицей, сядешь в уголок и смотришь на пассажиров. Отъезжающие деловиты, озабочены, некоторые грустны. Приезжающие улыбаются, светел их взор.

Это большие вокзалы. На маленьких станциях все по-другому.

Зимний перрон с белыми пятнами неубранного снега. Пустой вокзал, за ним спящий городок. Ночной поезд, стоянка — три минуты. Из вагонов никто не вышел. Лязгнуло железо, тронулся поезд, загудели рельсы, зеленый огонь семафора сменился на красный. Стало тихо, под фонарями кружится холодный снег.

Ты никого не встречаешь на ночном перроне. Просто стало одиноко, и ты пришел посмотреть на поезд, который мог увезти тебя из этой темноты и скуки. Или привезти